…а и даже читал о ней параллельно с Нартским эпосом и добавил, что она тогда не произвела на него такого сильного ощущения, как сейчас, когда сто­ит на земле, где всё это происходило, можно сказать, до всемирного потопа, в до­исторические времена…

При тогдашнем приезде в Абхазию, при нашей беседе в укромном местечке на берегу моря в Сухуме, под столетним, огромным эвкалиптовым деревом, он прочёл наизусть два моих стихотворения в своём переводе. Мне это было так при­ятно! Видимо, эти стихи были созвучны тогдашнему его настроению. Он очень тос­ковал о детстве. Приведу вам здесь же целиком два этих стихотворения:


***


Ночь свежа и открыта луне,

И в глубокой росе потонула.

И душа встрепенулась во мне

На забытые звуки чамгура.



Я в бездонное небо смотрю

И не чую земли под собою.

Ветер голову гладит мою,

Или мать прикоснулась рукою?



Не смолкая сверчки свиристят,

Ночь во мне отзывается эхом.

Светляками пронизанный сад

Терпко веет айвой и орехом.



Надо мною летучих мышей

Заметалась туманная стая.

Страстно дышит река меж камней,

И трава шевелится густая.



Звук и запах меня стерегут,

И от этого некуда деться.

И от этого мысли бегут

В золотое далёкое детство...


СЛЕЗЯЩИЙСЯ КАМЕНЬ



Как старик, потерявший детей,

Только грезишь и плачешь уныло.

Не считая мелькающих дней,

Ты живёшь не для этого мира.



Столько пролито слёз в забытьи,

Но тебе не дано утешенья.

И горючие слёзы твои

На пути вырывают ущелья.



О, не то ещё старость таит...

Кто поймёт, как тебе одиноко?

Твоя жалоба к небу летит,

Но высокое небо далёко!



Сколько пролито слёз в забытьи,

Но тебе не дано утешенья.

И горючие слёзы твои

На пути вырывают ущелья.




Очень много заслуживающих внимания эпизодов из нашей с Юрой Кузнецо­вым жизни накопилось у меня в душе и памяти, но обо всём не расскажешь. Как я уже отмечал, творчество его ещё со студенческих времён вызывало разнотолки, это сопровождало его всё время. В аннотации к одной из очередных его книг чита­ем: «О Юрии Кузнецове в последние годы много говорят и спорят. Читательский интерес его стихи вызывают глубиной поэтических раздумий о нравственном бы­тие и духовных ценностях современности, новизной образного мышления, осно­ванного на стремительно расширившихся в ХХ веке представлениях о Вселенной и в то же время уходящего корнями в народные поэтические воззрения на приро­ду…»

Всё это подмечено совершенно верно, но, чего скрывать, споры и разноголо­сицы вокруг творчества Юрия Кузнецова, столь щедро одарённого талантом са­мой природой, часто перерастали, к сожалению, в некую злобу и даже ненависть. Слышать и читать всё это лично мне было очень горько. При памятной мне по­следней встрече нашей в Москве Юрий как-то жаловался, вернее, негодовал (жа­ловаться он не любил, считал это не мужским делом) оттого, что ему трудно жить и творить среди некоторых «генералов от литературы», среди завистливых пии­тов-графоманов. Он даже прочёл мне следующее восьмистишие:

Прошу я милости убого

Перед скончанием веков.

Дай потерпеть ещё немного

Нападки злых моих врагов.



Я б даже долей малой воли

Испепелил их, как огнём.

Но мне нельзя терять и доли,

Когда борюсь с твоим врагом.




Юрий лично для меня никогда не был, как тогда было принято говорить, стар­шим братом, мы с ним разговаривали и рассуждали о жизни, о поэзии как рав­ный с равным, ведь и по возрасту мы были ровесниками. Это придавало ещё бо­лее мощный импульс нашему духовному братству.

Он был честнейшим, кристально чистым Человеком. Однажды, когда я поче­му-то спросил его: «А ты море любишь?» – Он категорически ответил: «Нет». – «Почему?» – «Потому что оно оплёвано… а вот горы я люблю», – сказал он с гор­достью. После этого появилось у него стихотворение, в котором есть такие слова: «Опасно встать с горами равным, имея душу не горы». Напрасно некоторые кри­тики его обвиняли в высокомерии, путая высокомерие с человеческим достоинст­вом. По моему глубокому убеждению, Юрий действительно имел «душу горы», а чтобы понять такую душу, надо самому быть духовно высоким.

А другой раз Юрий прочёл мне и такое своё новое, написанное в форме эпи­граммы, стихотворение:


«Как он смеет! Да кто он такой!

Почему не считается с нами!» –

Это зависть скрежещет зубами,

Это злоба и морок людской.

Хоть они проживут до седин,

Но сметёт их минутная стрелка.

Звать меня Кузнецов. Я один,

Остальные – обман и подделка.




– Это верно, подделки много… но слишком не раздражай их, – сказал я Юре.

– Да никого я не трогаю, просто одно только моё присутствие мешает кому-то, – ответил он.

– А Пушкин не мешал никому?.. А Гоголь? – спросил я. Он промолчал, взял си­гарету и стал курить.

Юрий часто повторял, что «привешивать ярлыки – дело нехитрое. Куда слож­нее – понять поэта».

При одной нашей встрече в Москве, Юра заметил на моей груди золотой крес­тик. Это его удивило, и он спросил, крещёный ли я? «Конечно же, – с гордостью ответил я, – ведь мои предки древнейшие христиане, как же мне не быть крещё­ным!..»

Тогда же я Юре и рассказал о том, как из двенадцати апостолов Иисуса Хрис­та двое – Андрей Первозванный и Симон Кананит – были непосредственными распространителями идеи христианства в Абхазии, и что их тела и души приобре­ли покой на нашей священной земле, что многочисленные паломники вот уже сотни лет со всего света, в том числе из России, бесконечно посещают их могилы и храмы, построенные в их честь. Юра был очень удивлён услышанным и ещё больше стал расспрашивать меня о подробностях из христианской истории моей страны. Я никогда прежде не замечал, чтобы он так сердечно был заинтересо­ван религией, и потому сам вдвойне был удивлён его поведением в тот момент.

Однажды мы с Юрой заговорили о любви Человека к Человеку. Я сказал Юре, что русское словосочетание «Я люблю тебя» по-абхазски звучит так: «Сара уара бзиа узбоит». В дословном переводе: «Я хорошо тебя вижу». Трудно мне пе­редать словами, как ему это выражение понравилось. «Прекрасно! – воскликнул он, словно давно искал словосочетание с таким глубоким содержанием. – Пре­красно, – повторил он, – видеть хорошо – именно хорошо! Что может быть важ­нее – видеть хорошо, чётко и ясно. Видеть душой и сердцем. Это здорово – хоро­шо видеть! – опять воскликнул он, – хорошо слышать, – добавил он, – да, да, и хо­рошо слышать. Это очень важно именно для нас, поэтов – хорошо видеть и хоро­шо слышать… Слушай, – сказал он вдруг, – я хорошо вижу и слышу тебя, а ты как, ты хорошо видишь меня? Как это по-абхазски?» – спросил меня. Я повторил: «Са­ра уара бзиа узбоит» – «Я хорошо вижу тебя». «И слышишь?» – «Я давно велико­лепно вижу и слышу тебя», – ответил ему со всей убеждённостью. Он обрадовал­ся, как ребёнок, и тут же, по моей подсказке, записал в своём блокноте: «Сара уа­ра бзиа узбоит» – «Я хорошо вижу тебя». Обещал, что обязательно выучит и впредь при каждой встрече будет повторять мне по-абхазски. К великому сожале­нию, после этого разговора нам не суждено было больше встретиться.

В те годы мы уже начинали чувствовать что-то неладное в связи с горбачёвски­ми перестроечными делами, которые «энергично» проходили по всей нашей ши­рокой стране. Особенно Юрий явно предчувствовал развал Советского Союза, его последствия. Вообще сильно восприимчивый Юра в жизни и в своём творчест­ве был настоящим пророком, многие его предсказания, предчувствия сбылись. К великому нашему сожалению, из-за головотяпства тогдашних руководителей стра­ны Советский Союз и впрямь полностью разрушился. Под его обломками в раз­ных уголках большой страны оказались сотни и тысячи людей, стонущих от невы­носимой боли, но их никто уже не слышал…

В 1991 году в газете «Литературная Россия» я прочёл статью из выступления Юрия Кузнецова на общем собрании московских поэтов. Статья была озаглавле­на «Ночь республики». Юрий тогда был секретарём Московского отделения Сою­за писателей Российской Федерации. Это было очень справедливое, очень рез­кое его выступление. «Закатилось солнце России. Наступила ночь республики, – с горечью, с душевным криком говорил он. – Есть цикличность в природе, есть она и в истории. И многие из нас испытывают то же чувство, что и знаменитый римский оратор. Вот что он говорил: «Скорблю, что, выйдя в жизненный путь не­сколько позже, чем следовало бы, я, прежде чем закончить дорогу, впал в эту ночь республики». Далее Юрий приводит слова Тютчева: «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые!» и спрашивает себя и своих современников: «Сча­стливы ли мы, посетившие сей мир в его минуты роковые?» Отвечает: «Нет, мы глубоко несчастны, как несчастна и наша Родина!». Он это сказал, имея в виду, ко­нечно, не только Россию, но и весь бывший Советский Союз, нашу общую Родину. Это были откровенно страшные слова, но, как всегда, Юрий Кузнецов оказался прорицателем. Вскоре, а именно в 1992 году, великое трагическое несчастье по­стигло и мою маленькую страну – началась кровавая война – Грузия совершила агрессию против Абхазии, погибли десятки тысяч безвинных людей, в том числе и мой единственный сын (Юра хорошо знал его, он со мной приезжал в Москву не­однократно), который встал с оружием в руках на защиту своего Отечества и герой­ски погиб на поле ожесточённого сражения. Постигшее меня и мою страну вели­кое горе сломило бы меня, если б не моральная поддержка моих братьев по ду­ху, в первом ряду которых незабвенный мой друг и брат Юрий Кузнецов.

Из-за жестокой, безжалостной войны, которая ураганом прокатилась по мо­ей стране, я за последние пятнадцать лет не имел возможности поехать в Моск­ву, повидаться с Юрой, да и он не смог больше приехать ко мне в Абхазию, но, как всегда, при любой возможности я интересовался его творческой судьбой, ра­довался его негромкими, но блестящими успехами, особенно был восхищён его поэмами на библейскую тему «Путь Христа», «Сошествие в ад», опубликован­ными в журнале «Наш современник». Я считаю, что это, безусловно, вершинное явление не только русской, но и европейской, да и всей современной мировой поэзии. Ведь не напрасно Юрий говорил, что русская поэзия жива и никогда не умрёт. Он это постоянно доказывал своим вдохновенным творчеством.

Замечательный русский поэт и прозаик И.Бунин писал: «Для поэта творчество составляет насущнейший акт деятельности, одну из важнейших функций его психи­ческой жизни. Поэт должен быть отзывчив на всякое движение души, на всякое проявление нравственного и умственного мира, он должен жить одной душой с людьми и с природой… Поэт должен проникаться всеми радостями и печалями людей». Юрий Кузнецов жил и творил по этой заповеди.

Совершенно верно сказал и другой великий русский поэт, что у поэтов нет био­графии, а есть судьба. В связи с этим подумал я вот о чём: может быть, действи­тельно не случайно и то, что Юрий Кузнецов когда-то с большим интересом, по выражению Вадима Кожинова, по своему желанию «пересадил» из абхазской на русскую почву моё стихотворение «Судьба». Вот оно, это стихотворение, теперь уже принадлежащее и русской поэзии:


Пусть являются страхи воочью

И спирает дыханье в груди, –

По отвесной скале днём и ночью

Ты на цыпочках прямо иди.



Кружит голову омут пространства,

Узок путь, но иди, как идёшь.

На пути ты не должен метаться,

Всё равно никуда не свернёшь.



Этот путь указала Свобода,

И на нём суетиться нельзя.

Принимай боль и радость народа,

Что идёт, свою ношу неся.



Путь тревог, путь

опасных мгновений,

От него лёгкой жизни не жди.

По отвесной скале поколений

Ты на цыпочках дальше иди…




Да, в жизни дорогого Юрия Кузнецова не было спокойствия. Он очень остро и глубоко воспринимал боль и радость своего народа, «что идёт, свою ношу неся». Он в своей нелёгкой жизни сполна прошёл «путь тревог, путь опасных мгнове­ний», не ожидая от него лёгкой жизни, и сегодня продолжает свой путь «по отвес­ной скале поколений».

Этот путь – высоко духовный путь, ведущий к светлому, небесному храму бес­смертия.


Виталий АМАРШАН,
секретарь Ассоциации писателей Абхазии,
кавалер ордена «Ахьдз-Апша» («Чести и Славы») Республики Абхазия,
лауреат Госпремии им. Д.Гулиа.

г. СУХУМ,
17.04.2007 г.

http://www.litrossia.ru/2011/06/05952.html