Литературная Россия

Архив : №06. 11.02.2011
СУДЬБА ПОЭТА


Воспоминания о духовном брате



В 2007 году наша газета объявила о подготовке первой книги воспоминаний о Юрии Кузнецове «Мир мой неуютный». Потом мы взялись за продолжение и стали разыскивать однокурсников поэта.

В посольстве Абхазии нам подсказали координаты Виталия Амаршана. Набрав сухумский телефон Амаршана, мы вдруг услышали, что свои мемуары поэт отправил в редакцию ещё четыре года назад. Стоит ли сейчас во всём винить почту? К счастью, у Амаршана сохранилась копия. И сегодня мы печатаем его воспоминания ровно в том виде, как они были написаны четыре года назад.


Уважаемый Вячеслав Вячеславович!

Я давно знаю Ваше доброжелательное отношение к творчеству Юрия Кузнецова – ещё в далёком 1987 году в «Книжном обозрении» с большим интересом читал ваше интервью с Поэтом.
Ю.Кузнецов был и остаётся для меня лично самым прекрасным, самым дорогим другом и духовным братом.
Очень горько, что теперь его нет с нами в живых, но весьма отрадно, что Вы, его друзья, с такой любовью намереваетесь издать книгу воспоминаний о нём – достойном, великом поэте. Услышав эту приятную весть через вашу газету, я с искренним чувством написал эти свои воспоминания. Они не только о Кузнецове, но и в частности о большом нашем общем учителе – С.С. Наровчатове. Вообще о времени, в котором мы жили.
Я буду очень рад, если мой скромный труд пригодится Вам в достижении намеченной цели – издать полноценную книгу о дорогом нам всем поэте – Ю.Кузнецове.
С любовью к Вам и вашим друзьям – 
Виталий АМАРШАН
г. СУХУМ
17 апреля 2007 г.



Для меня воспоминание равносильно страданию, 
и даже чем счастливее воспоминание, 
тем более от того и мучаешься… 
В то же время, несмотря на все утраты, 
я люблю жизнь горячо, люблю жизнь для жизни…

Ф.Достоевский



Я рано стал писать и долго писал просто так, 
не задумываясь, что это такое, и не заметил, 
когда стихи стали для меня всем: 
и матерью, и отцом, и родиной, и войной, 
и другом, и подругой, и светом, и тьмой.

Юрий Кузнецов



Свои воспоминания о любимом мной товарище и духовном собрате – Юрии Кузнецове хочу предварить его же стихотворением, которое называется «Па­мять»:


Снова память тащит санки по двору.

Безотцовщина,

И нет воды.

Мать уходит в прошлое, как по воду,

А колодец на краю войны.

Он из снега чёрным солнцем светит,

Освещая скудным бликом дом.

И на санках вёдра, будто свечи,

Догорая, оплывают льдом.

Не ходи ты, ради Бога, мама,

К этому колодцу за войной!

Как ты будешь жить на свете, мама,

Обмороженная сединой?

Ты в тепле, зажав лицо руками,

Станешь слёзы медленные лить…

Будет обмороженная память

Через годы с болью отходить.




Сколько лет кануло с тех пор, а это «обмороженная память» никак не отхо­дит, наоборот, боль от неё всё больше усиливается, возможно, и не прекратится никогда, покуда на этой грешной земле будут продолжаться междоусобицы, кро­вавые войны…


* * *


Юрий Кузнецов и я были ровесниками, мы оба 1941 года рождения. Я вырос в горном селении Абхазии, а он родился недалеко от наших краёв – на Кубани, вы­рос в городе Краснодаре. Что такое безотцовщина, мы знали не понаслышке, а были оба настоящими сиротами широкой, огромной страны, которая называлась Советским Союзом. Помимо того, что биографии наши были во многом схожи, мы с Юрой оказались и удивительно родственными духовно. Это ощущалось с первого же дня нашего знакомства, которое состоялось в далёком 1966 году, по­сле поступления в Литературный институт им. Горького при Союзе писателей СССР. По характеру Юрий был немногословен, пожалуй, даже слишком замкну­тым, но это было в его поэтической натуре; он всё время напряжённо мыслил. Я это понял и оценил сразу, потому что сам был таким же «молчуном»...

   
Выпуск Литературного института им. А.М. Горького. 1970 год


Удивительно и то, что в вузе, куда мы поступили, оба оказались в одном и том же творческом семинаре (Юра чуть позже, со второго курса), в отделении поэзии, руководителем которого стал великий эрудит, человек высочайшей культуры и об­разованности, замечательный поэт, критик и крупный общественный деятель Сергей Сергеевич Наровчатов. Фронтовик прошедших двух войн, с огромным жиз­ненным опытом. Мы – дети предвоенной и военной поры, когда каждый в своём уголке Отечества переживал по-своему (как сказано в стихотворении Ю.Кузнецо­ва) за своих овдовевших матерей, а он, Сергей Сергеевич, с оружием в руках защи­щал наше будущее, нашу судьбу. И теперь вот жизнь сложилась таким образом, что он стал и учителем нашим по поэтическому мастерству. Это было очень сим­волично. Мы оба – Юрий и я – были весьма счастливы такой удачей. Я лично со своей стороны вдвойне был и остаюсь счастлив тем, что на своём жизненном и творческом пути встретился и сдружился с такими выдающимися личностями Рос­сии, как Сергей Сергеевич Наровчатов и Юрий Поликарпович Кузнецов.

Продолжая свои краткие воспоминания, не ради бахвальства скажу, что в на­шем творческом семинаре я, молодой абхазский поэт, и молодой русский поэт Юрий Кузнецов – были любимыми учениками своего учителя. Так получилось са­мо собой, совершенно естественно. В творчестве Юрия Кузнецова Сергей Сергее­вич Наровчатов прежде всего высоко ценил его самобытность, незаурядное даро­вание, серьёзное отношение вообще к творчеству, к слову. То же самое ценил и во мне. Учитель говорил нам, что мы оба видим мир в своём первозданном виде, свежо и оригинально, что это редкое явление в наше сложное и запутанное вре­мя. Эти его слова я запомнил навсегда. С его напутственным словом впервые на­ши стихи (мои в переводе хабаровского поэта Михаила Асламова) в совместной подборке были опубликованы в центральной прессе – на страницах газеты «Из­вестия», под общим заголовком: «А мне прожить бы горною рекою». (Строфа взя­та из моего стихотворения «Река».)

Обсуждения стихов каждого из студентов-поэтов, участников семинаров Наров­чатова, проходили в институте почти еженедельно. При разборке стихов Юрия Кузнецова всегда было очень оживлённо, иногда даже слишком остро, некото­рые наши товарищи по перу почему-то очень активно старались предвзято крити­ковать, всячески уменьшить достоинство его стихов. Мне кажется, что это происхо­дило от молодости, а может быть, и от какой-то зависти, недопонимания. Меня тогда очень удивляло поведение этих ребят, потому что мне, абхазу из далёкого горного села, мало знакомому со всеми нюансами русского языка, были понятны прочувствованные, задушевные, глубоко содержательные стихи Юрия Кузнецова, а не то что им, русским по национальности, большинство которых выросло в глу­бинках России. Поэтому иногда приходилось мне выступать в роли «адвоката» стихов Кузнецова, да ему тоже нередко приходилось защищать меня самого от «нападок», ибо никто из однокурсников так, как он, не понимал моих стихов. До сих пор удивляюсь тому, как, вовсе не зная абхазского языка, по каким-то подст­рочникам, по какому-то наитию удалось Юрию Кузнецову и Сергею Сергеевичу Наровчатову дать точное определение моему только-только зарождавшемуся творчеству и предсказать его будущее. Вот напутственные слова учителя, которые сопровождают меня всю жизнь, приведу вкратце: «Виталий Амаршан принадле­жит к тем молодым людям, которые, находясь у истоков потока, думают об его ус­тье. Лейтмотивом его стихов стала высокая тревога о жизненных путях и целях ху­дожника. Назначение творчества он видит в его слиянности с чаяниями и сверше­ниями народа. Иной путь приводит к творческому бесплодию, к потере самого се­бя. Стихи «Судьба» и «Река» – точно выражают оба эти противоречия». (Позже Юрий Кузнецов переведёт стихотворение «Судьба» на русский язык.)

«Молодой абхазец учится сейчас в Москве, в Литературном институте им. Горь­кого, – писал Сергей Сергеевич и в другом своём предисловии к моим стихам, – образование ещё никого не сделало поэтом, им нужно родиться, но его можно уподобить горну, в котором руда превращается в металл. Незаурядное дарова­ние Виталия Амаршана, как я верю, это тот материал, из которого будет, со време­нем, выковано подлинное оружие подлинной поэзии…»

С.С. Наровчатов также отмечал, что мой абхазский поэтический голос пере­кликается с русским поэтическим голосом Юрия Кузнецова, при том отмечая, что у каждого из нас свой индивидуальный характер…

Я на всю жизнь запомнил, как на одном из первых творческих семинаров по просьбе С.С. Наровчатова Юрий читал свои стихи. Из них особенно глубоко запа­ло мне в душу очень близкое моим чувствам стихотворение «Слёзы России». Я привожу его здесь целиком:


Со страны начинаюсь,

С войны начинаюсь…

Отец мой окончен войною.

В чистом поле его,

Прорастая, распяло жнивьё.

Я завёрнут в портянку.

Россия стоит надо мною.

Как круги под глазами,

Траншеи на бледном

лице у неё.

Мир, разорванный

свастикой,

В улицы входит пустые.

Чистит немец ботинки

Родимою щёткой

овсов.

Мама, мама, не плачь!

Ты утри свои слёзы,

Россия!

Слёзы длинные,

Как отступление наших отцов.

Продолжаюсь войной,

Продолжаюсь страной,

Поднимаюсь из белой берёзы,

Из мартена,

Из мрака,

Из розы с шипами ракет.

Но кричат до сих пор,

Высыхая, те скорбные слёзы,

И от них ни забвенья, ни сна

Моему поколению нет.




«…Великий поэт, говоря о себе самом, о своём я, говорит об общем – о чело­вечестве, ибо в его натуре лежит всё, чем живёт человечество», – так писал вели­чайший русский критик В.Белинский. Эти слова со всей ответственностью можно отнести к Юрию Кузнецову. Он и тогда, в студенческие годы, хотя в его творчестве, как у всех нас, встречались ещё не совсем зрелые стихи, уже был настоящим, вполне состоявшимся поэтом, думавшим о судьбе не только своего народа, но и всего человечества.

                   
Однокурсники: Юрий КУЗНЕЦОВ и Виталий АМАРШАН


Юрий Кузнецов до по­ступления в Литературный институт отслужил воин­скую службу в далёкой за­океанской стране – на Ку­бе, во времена Карибско­го кризиса, откуда вынес множество впечатлений, о которых иногда при бесе­де рассказывал нам, одно­курсникам. Написал он там, на Кубе, немало заме­чательных стихотворений. В основном по этим ран­ним стихам он (не без тру­да и всяких перипетий) и выдержал огромный твор­ческий конкурс при поступ­лении в Литинститут.

Первая книжка стихов Юрия Кузнецова «Гроза» вышла в 1966 году (и моя первая тоже вышла в том же году) в Краснодаре, с предисловием поэта Миха­ила Львова. Юрий гордил­ся этой книжкой, хотя, как он говорит, попали в неё и не очень удовлетворявшие его стихи – как обычно бы­вает при первом издании. Вторая его книга поэтических произведений «Во мне и рядом – даль», уже более тщательно отобранная, вышла в 1974 году в Москве, в издательстве «Современник». В эту книгу вошли такие замечательные стихи Куз­нецова, как «Возвращение», «Мать, глядящая в одну точку», «Брат», «Очки За­ксенгаузена», «Звезда», «Раздумье», «Атомная сказка», «Горные камни», «Осен­ний космос», «Змеиные травы», «Отцепленный вагон», «Дерево у железной доро­ги» и другие.

Почти все эти стихи обсуждались на нашем творческом семинаре, поэтому они особо дороги мне, словно написал их я сам.

В Литературном институте с нами на одном курсе, но в разных творческих се­минарах занимались замечательные, талантливые ребята: Борис Примеров – с Дона, Курман Дугужев – из Карачаево-Черкессии, Виктор Смирнов – со Смолен­щины, Азиз Фатуллаев, Амир Гази – из Дагестана, Арво Мэтс – из Эстонии, Аль­гирдас Комендантас – из Литвы, Микола Федюкович – из Белоруссии, Лев Котю­ков – из Орла, Сергей Чухин – из Вологды. Жили мы все в общежитии Литинститу­та по ул. Добролюбова. Часто к нам в гости захаживал в то время уже довольно хо­рошо известный поэт Николай Рубцов. Он играл нам на гитаре песни собственно­го сочинения, читал свои новые стихи. Оказалось, он тоже, как и наш Серёжа Чу­хин, был родом из Вологды. Серёжа и познакомил нас со своим «знаменитым» земляком, которым очень гордился и всячески старался подражать ему. Прихо­дил также к нам в общежитие прекрасный поэт с Кавказа, выпускник Литинститу­та – Анатолий Передреев, в то время занимавшийся переводами стихов литов­ского поэта Эдуардаса Межелайтиса.

Ещё об одном светлом дне нашей студенческой жизни мне хочется расска­зать. Это было на втором или на третьем курсе нашей учёбы. Однажды нас повез­ли на экскурсию в подмосковное имение классика русской литературы Аксакова. Было это в начале осени, до этого я и не представлял себе, что так может быть красиво и упоительно в холодной России, и потому был восхищён природой. Осо­бенно меня, да и не только меня, всех наших друзей, в том числе и Юрия, восхи­тил Аксаковский родник, как нам объяснили экскурсоводы, ухоженный в своё вре­мя самим писателем и сохранившийся до сих пор в первозданном виде. По сей день я на своих губах ощущаю приятный вкус этой, можно сказать, священной род­никовой водицы. Под её впечатлением тогда написал стихотворение, которое на­звал «Лик России» и посвятил затем нашему дорогому учителю – Сергею Сергее­вичу Наровчатову. Позже в переводе поэта Льва Смирнова оно появилось на страницах газеты «Правда». Вот оно, это стихотворение:


Он Яснушкой зовётся,

Родник в том краю лесном.

Там лодочкой кружка бьётся

О берег, поросший мхом.

Берёзы вокруг столпились,

Осенним горят огнём.

Одна из них наклонилась

И ветви купает в нём.

Я зачерпнул в ладони

Не воду из родника,

А птицу на небосклоне,

И солнце, и облака.

Увидел я лик России

В ковше ладоней своих.

И ливни её голубые,

И сполохи трав степных.

Запомнил, как мы стояли,

Пришельцы из далека,

Венок улыбок сплетали

Вокруг того родника.

Одна в нас песня звучала,

И мы понимали без слов,

Что дружба берёт начало

Вот из таких родников.

Родник за лесной опушкой…

В дни радости иль беды

Приди и маленькой кружкой

Живой зачерпни воды!




Из последующих наших экскурсий по историческим местам самой глубоко впе­чатлившей, конечно же, оказалась поездка в Ясную Поляну – на родину Льва Тол­стого…

Иногда Сергей Сергеевич Наровчатов в связи с болезнью (сильно отморожен­ные во время войны ноги у него часто побаливали) не мог приезжать в институт. В таких случаях он приглашал нас к себе домой на квартиру. Поездка туда тоже для нас была своего рода увлекательной экскурсией. У Сергея Сергеевича была ог­ромная библиотека в несколько тысяч книг художественной и иной литературы. При каждой встрече он знакомил нас с очень редкими, уникальнейшими издани­ями… Заседание семинара проходило более спокойно, чем в институте, в уют­ной, домашней обстановке. Супруга Сергея Сергеевича – Галина Николаевна от­носилась к нам заботливо, как родная мать. К нашему приезду она каждый раз ставила на стол большую вазу с крупными, ярко-красными яблоками.

Сергей Сергеевич, начиная ещё с первого курса, часто на семинарах в институ­те, да и дома при таких встречах читал нам свои новые стихи. Видимо, для него весьма важно было услышать мнение молодых. А с другой стороны, он это делал, очевидно, и для того, чтобы чувствовали мы себя более раскованно, мол, в по­эзии все мы равны, между нами нет никакой разницы. Притом, он всегда давал нам мудрые советы, мудрые наставления. Он относился к нам, можно сказать, как командир к своим солдатам-новобранцам. Не то чтобы командовал нами, а просто сильно ценил дисциплину. «Никогда не теряйте своё драгоценное время, работайте, не покладая рук. Без самоорганизованности, без духовной дисципли­ны, без порядка в своей «лаборатории» – ничего стоящего невозможно создать», – говорил он нам. И мы всячески старались прислушиваться к его голосу. Но мо­лодость, как говорится, берёт своё – мы всё-таки ухитрялись иногда в общежитии, то вместе, то каждый по отдельности, каким-то образом устраивать для себя ка­кие-то «праздники», вечеринки. О произошедшем после одной из таких вечери­нок, к сожалению, горестном факте мне хочется здесь же рассказать вам. Ибо это, на мой взгляд, имеет немаловажное значение в творческой судьбе Юрия Куз­нецова (хотя позже он сам в шутливой форме говорил об этом). В тот вечер, к не­счастью, с ним приключилась большая беда – по каким-то неожиданно сложив­шимся обстоятельствам упал он со второго этажа общежития. Получил сотрясе­ние мозга, к счастью, в лёгкой форме. Произошло это глубокой ночью. Утром на рассвете охранники обнаружили его без сознания. Лежал он на низких, густых кус­тарниках (по сути они его и спасли, если он упал бы прямо на железобетон – ис­ход был бы трагическим). Мы, друзья Юры, в те дни очень переживали за его здо­ровье. Больше всех, конечно же, переживал Сергей Сергеевич Наровчатов. Ведь он больше всех нас понимал, во что бы обошлась русской словесности потеря та­кого талантливого человека, как Юрий Кузнецов. Я никогда не забуду горестные слова Сергея Сергеевича, сказанные им на семинаре: «Ведь Юрий Кузнецов чуть не погиб!» Слова эти были произнесены им так, словно мы все находимся на позиции фронта. Благодаря господу Богу, в те тяжёлые дни и ночи врачи спасли Юру – он выжил и вскоре ещё больше окреп физически и духовно. Это случилось с ним, видимо, не случайно, а имеет прямое отношение к его судьбе. Ведь он на самом деле был поэтом от Бога. Бог, наверное, вот таким опасным и в то же вре­мя таинственным и романтическим образом иногда его испытывал, закалял его душу. Это поистине духовная биография Юрия Кузнецова.

Человек, тем более творец, с кем ничего из ряда вон выходящего не происхо­дит на этой земле, живёт всё время скучной, однообразной, пустой жизнью – ни­когда не станет поэтом, не только поэтом, но и настоящим человеком.

Вот почему я решил вкратце здесь поведать вам и об этом уникальном случае из нашей студенческой жизни.


* * *


Тверской бульвар, 25. Дом Герцена. До конца своих дней буду помнить я этот адрес. Вечно в моём воображении остаётся картина, как мы, студенты, ежеднев­но, каждое утро, поодиночке или группами входим в широко распахнутые желез­ные ворота этого небольшого, но очень уютного, красивого двора, где посередине стоит памятник самому великому хозяину Дома, автору бессмертного творения – «Былое и думы». Здесь и располагается знаменитый Литературный институт им. Горького, единственный институт такого профиля в мире. Большая, самая лучшая пора нашей жизни прошла здесь, в аудиториях этого института, этого уникального здания, храма литературного мастерства – Дома Герцена! Именно в этом доме произошёл ещё один факт, на мой взгляд, очень существенный в судьбе Юрия Куз­нецова, да и не только в его. Дело в том, что на последнем курсе нашей учёбы Юрий женился на однокурснице из Киргизии, умной и красивой казашке Батиме Каукеновой, которая училась по специальности «мастерство художественного пе­ревода». (Это про неё он потом напишет: «За сияние севера я не отдам этих уз­ких очей, рассечённых к вискам…»)

Почти в то же время женились и другие наши сокурсники: Борис Примеров, Игорь Лободин, Курман Дугужев… Хотя Юра и Батима по какой-то причине изна­чально отказались, как говорится, от официальной церемонии, мы общими усили­ями всем друзьям поэтам одновременно устроили студенческую свадьбу в акто­вом зале родного института, приурочив её к выпускному вечеру. Украшением сва­дебного стола было абхазское красное вино «Изабелла», которое я специально привёз из Абхазии для свадьбы. Все поднимали тосты за счастье и здоровье мо­лодожёнов, в том числе за Юру и Батиму, именно этим вином, чем я был весьма удовлетворён. На свадьбе присутствовали ректор института Владимир Фёдоро­вич Пименов и несколько наиболее близких наших преподавателей. Было очень весело и красиво. Юрий Кузнецов в тот вечер был как никогда озабочен и счаст­лив. Я запомнил тогдашние его слова, сказанные им вроде в шутку: «От судьбы не уйдёшь». Мне кажется, это не случайные слова. Вообще в его жизни, в его творчес­кой судьбе не было случайностей – так он сам же и предполагал. Даже гибель родного отца на фронте Великой Отечественной войны он считал не случайной… «Коснусь запретного. Мой отец погиб не случайно, – писал он в предисловии к од­ной из своих книг. – Это жестокая правда моей поэтической судьбы».

Юрий Кузнецов во всех отношениях был исконно русским человеком и в то же время большим интернационалистом в полном смысле этого слова. Поэт, если он истинный поэт, не может принадлежать только лишь одной нации, одному на­роду, говорил он. Юрий дружил с представителями всех национальностей, но осо­бую привязанность и симпатию проявлял к кавказцам – ведь он родился и вырос на Кубани, в древней стране Сатаней Гуаши и 99 легендарных её сыновей, и их единственной сестры. Он сам был похож на Нарта Сасрыкву – самого младшего из Нартов, летавшего на своём огненном коне-араще в поднебесье и хватавшего звёзды для того, чтобы обогреть своих замёрзших братьев, смелого, очень креп­кого физически и богатого духовно.

Я был свидетелем того, как во время учёбы Юрий интересовался литературой всех братских народов тогдашней нашей общей великой Родины. Он страстно изу­чал поэзию и мифологию Запада и Востока (это было и по моему духу), особенно английскую, французскую, древнегреческую, корейскую и японскую. Особое вни­мание обращал он на поэзию славянских народов. Его очень интересовали все­мирная история, всемирная мифология и поэзия. У него было поистине всеохва­тывающее, вселенское мышление. Истоки его поэзии, безусловно, находились в России, но в своём творчестве он ставил общечеловеческие, глобальные вопро­сы. Он ненавидел войну, всякое насилие. Юрий был поистине великим антивоен­ным поэтом, и почему некоторые так называемые ценители поэзии иногда обви­няли его в жёсткости, а то и в безнравственности – мне до сих пор непонятно.

Для меня лично он всегда был образцом нравственности, совестливости, хоро­шим советчиком в нужное время. Я никогда не забуду ещё об одном случае из на­шей студенческой жизни. Кажется, это произошло на втором курсе учёбы. По ре­комендации нашего руководителя С.С. Наровчатова мне было предложено высту­пить с чтением своего стиха о Родине в Колонном зале Союзов, перед делегата­ми партийного съезда (какого по счёту, не помню). От сильного волнения перед такой ответственностью я не знал, что делать. Посоветовался с Юрой – что мне делать? «Как что, надо идти», – был его ответ. С его благословения пошёл и сме­ло прочёл своё стихотворение об Абхазии перед огромной, так называемой офи­циальной аудиторией (где присутствовали представители всех республик страны, зарубежные гости). Причём прочёл своё стихотворение сначала на родном язы­ке, а потом уже в переводе на русский. Никогда за всю историю не бывало, чтобы мой родной язык звучал бы на таком высоком уровне (передавалось по цент­ральному радио и телевидению). Многие миллионы из моих уст услышали, как зву­чит моя родная речь. Это было невероятно. Я был потрясён таким успехом.

Когда мы уже завершали свою учёбу в Литературном институте, свою диплом­ную работу по творчеству я назвал «Мой дом», а Юрий Кузнецов сначало просто – «Стихотворения», а потом переименовал по-другому, но не помню как. Обе эти работы были оценены нашим руководителем на «отлично». Я и сейчас храню до­ма копию своей дипломной работы с отзывом С.С. Наровчатова. «Обратите вни­мание на отличное стихотворение «Мой дом», по которому названа дипломная работа Виталия Амаршана, – отмечает он. – Оно воскрешает в памяти многие об­разцы мировой поэзии, созданные под знаком вечной темы – «человек и миро­здание», но выглядит совершенно своеобычно. Его естественность питается на­родными корнями, корнями абхазской земли…

Стихи Амаршана отличают размах и сила обобщений. Поэт не замыкается в пределах наблюдений над частностями, а выводит стих на широкий простор раз­думий и размышлений…»

Чувствую, что не очень скромно с моей стороны, что здесь я опять процитиро­вал отзыв о себе, но это делается ради того, чтобы показать будущим поколени­ям, как важно в судьбе творца вовремя сказанное ему слово.

После окончания института все однокурсники разъехались, как говорится, по своим отеческим очагам, а Юрий Кузнецов со своей супругой Батимой Каукено­вой остался в Москве. Поначалу им трудно было с жильём, но потом Литфонд Со­юза писателей выделил им новую квартиру, и они переехали туда, стали постепен­но обустраиваться. Вскоре родилась у них первая дочурка. Конечно, нелегко им было жить в непривычных условиях в огромной, шумной Москве, но они были сча­стливы…

Как во время нашей совместной учёбы, так и после окончания института я не терял связи с Юрой, мы часто перезванивались (писать письма он не любил, да и я тоже). Время от времени приезжая в Москву, я обычно останавливался в писа­тельской гостинице при общежитии Литинститута. Это было излюбленное, род­ное наше место. Расположившись, я тут же сообщал Юре о своём приезде, он не­медля, с большой радостью, по-братски навещал меня или же приглашал к себе домой, а иногда я сам заходил к нему на работу. А работал он в то время в изда­тельстве «Современник». При каждой встрече мы вспоминали своих любимых преподавателей: Михаила Ерёмина, Азу Алибековну Тахо-Годи, Сергея Артамо­нова, Михаила Ивановича Ишутина, своих общих друзей по учёбе (что удивляло меня – он внимательно следил за каждым, знал, у кого как сложилась жизнь), бе­седовали о проблемах современной литературы, читали друг другу свои новые стихи. Во время одной из таких наших встреч Юра сам изъявил желание перевес­ти мои стихи на русский язык. Сначала я немного удивился, потом с удовольстви­ем оставил ему несколько подстрочников, которые он сам на свой вкус отобрал (около 15 стихов). Он тогда начинал пробовать свои силы в переводческой дея­тельности. Юрий даже прочёл мне только что переведённое им знаменитое сти­хотворение французского поэта Артюра Рембо «Пьяный корабль». Перевод мне понравился, похвалил. Через некоторое время он очень удачно перевёл и мои стихи. Часть из них была опубликована в «Литературной газете» под рубрикой «Новое имя», с предисловием Народного поэта Абхазии Баграта Шинкуба. Поз­же моё стихотворение «Судьба» Юрий включил в большой сборник своих перево­дов «Пересаженные цветы», вышедший в издательстве «Современник» в 1990 го­ду. В этот уникальный сборник вошли многие образцы мировой поэзии, которые так талантливо переводил Юрий Кузнецов. Предисловие к сборнику написал бле­стящий русский критик и литературовед Вадим Кожинов – большой знаток и цени­тель поэзии Юрия Кузнецова, до конца своей жизни горячо поддерживавший и ис­кренне сохранявший свою дружбу с ним. Я хочу тут же с благодарностью сказать, что обе эти незаурядные личности с большой любовью относились к моей Абха­зии, интересовались её богатой историей и культурой. Вадим Кожинов неодно­кратно приезжал в Сухум, встречался с деятелями литературы и искусства Абха­зии, а со многими нашими критиками и литературоведами он был лично знаком по совместной учёбе в Институте мировой литературы. Во время грузино-абхаз­ской войны, которая вспыхнула в роковом 1992 году, Вадим Кожинов как никто другой своей заострённой публицистикой оказал мощную поддержку народу Абха­зии, сражавшемуся за свою свободу и независимость.

Юрий Кузнецов тоже приезжал к нам в Абхазию. Первый раз на очень корот­кое время. Это было в 1982 году. Я очень был рад его приезду, пригласил к себе домой, познакомил с моей семьёй. С неподдельным радушием обнимал он мо­их малолетних детей – Беслана и Амру. Я показал тогда ему достопримечательно­сти нашей страны, насколько это позволяло время. Посетили мы с ним древнеаб­хазскую столицу в Псырдзхе, расположенную недалеко от Сухума, на территории нынешнего Нового Афона. Посетили здесь же храм апостола Симона Кананита, построенный в Х веке. Посетили мы с Юрой и знаменитую Новоафонскую пещеру с маленьким озерцом на самом её дне. В одном из залов пещеры, на узкой пло­щадке, под потолком, увешанным сталагмитами, Абхазская хоровая капелла ис­полняла для посетителей древнеабхазские народные песни, среди которых бы­ли «Песня о скале», «Песня ранения». Удивительная акустика и освещение со­здавали здесь особую обстановку. Юрий был в восторге от всего увиденного и ус­лышанного.

По пути из пещеры, в Верхней Эшеры (село между Новым Афоном и Сухумом) пригласил я его в апацху (плетённая рододендроновыми прутьями хижина-ресто­ран), внутри которой горел очаг. Здесь прямо возле очага на низких треножных столиках угощались мы абхазскими национальными блюдами, молодым вином «акачич». Здесь же Юрий вдруг что-то вспомнил, полез во внутренний карман сво­его пиджака и вынул новый свой поэтический сборник: «Отпущу свою душу на во­лю». Экспромтом надписав на нём: «Виталию Амаршану – глядя на огонь абхаз­ского очага и слёзы сырого, живого дерева», – вручил мне в подарок. Я храню эту книжку как зеницу ока и в своём воображении часто вижу нас у горящего очага с вечно живым и вечно плачущим, но одновременно и вечно греющим деревом, как подметил пристальный взгляд моего друга Юрия.

Вообще, если б вы знали, как я дорожу дарственными автографами дорогого Юрия! Скажем, вот такими: на книге «Край света – за первым углом» – «Виталию Амаршану, товарищу по Литературному институту, на добрые воспомина­ния» (1976 г.), на книге «Стихи» – «Виталию Амаршану на золотую звезду нашей дружбы» (1978 г.), на сборнике стихов и поэм «Выходя на дорогу, душа огляну­лась» – «Виталию Амаршану, моему ближайшему товарищу по московскому пери­оду Литинститута, с тех времён и – надолго» (1980 г.). И как мне дороги автографы самого нашего руководителя – С.С. Наровчатова на его книгах, подаренных мне лично им в разное время. Из них особо дорожу его надписью на сборнике стихов и поэм «Ширь», вышедшем в издательстве «Советский писатель» в 1979 году и присланном мне через год: «Виталию Амаршану, с самыми лучшими пожелания­ми расцвета его таланта – от молодого С.Наровчатова». В книге опубликована фо­тография 16-летнего автора – красивого, симпатичного юноши, и потому – «от мо­лодого».

Я неоднократно приглашал С.С. Наровчатова в Абхазию, но в силу большой за­нятости он (в последнее время был главным редактором журнала «Новый мир», являлся секретарём Союза писателей, руководил всякими госкомитетами), к со­жалению, так ни разу и не смог приехать. Однажды, когда я спросил у Сергея Сер­геевича, бывал ли он на моей родине, он сказал: «Знакомство моё с Абхазией давнее и краткое. В детстве был с родителями в районах Гагр. Хорошо помню прекрасных, поэтически одарённых и восприимчивых абхазов, окружавших меня в ту далёкую пору…»

Скажу с гордостью, что я всегда искренне, по-братски был рад, когда ко мне в Абхазию приезжали мои друзья. Ещё в студенческие годы, на первых курсах, во время летних каникул, неоднократно посещал меня наш близкий друг-сокурсник Лёва Котюков, после окончания института приезжал ко мне Борис Примеров с су­пругой-поэтессой Надеждой Кондаковой. Приезжал также к нам замечательный поэт-переводчик Анатолий Передреев (он переводил тогда стихи классика нашей поэзии Ш.Цвижба).

А Юрий Кузнецов во второй раз приехал в Абхазию в 1984 году, когда здесь у нас проходили Дни советской литературы. Кроме него в составе делегации были Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Булат Окуджава и другие. Все они, так сказать, были публичными поэтами. Юрий сильно отличался от них по харак­теру и по таланту. Он никогда и ни при каких обстоятельствах не выставлял себя напоказ, знал себе цену. Всякие торжественные встречи и пиршества по поводу литературы были ему чужды, совсем не по духу. Он сказал мне тогда, что согласил­ся на эту поездку только лишь ради того, чтобы лишний раз повидаться со мной и моей страной Абхазией, полюбившейся ему, по его словам, с первого взгляда в 1982 году. И действительно, во время литературных встреч он вёл себя весьма пассивно, даже в нашей филармонии на вечере поэзии с чтением своих стихов не выступал. Единственное, что ему очень понравилось и оставило в душе глубокое впечатление, – это поездка с делегацией в родное село Народного поэта Абхазии Баграта Шинкуба – Члоу. Здесь недалеко в глубокой пещере, по легенде, прико­ван к железному столбу абхазский Прометей – Абрыскил – легендарный богобо­рец, великий борец за свободу и счастье своего народа. Когда я вкратце расска­зал Юре содержание и сюжет этой легенды, он сказал, что уже слышал от Вади­ма Кожинов… Продолжение »